Хостинг от uCoz
Главная |
Начало раздела |
Время и вечность сердца (о символике сердца в христианстве, буддизме и светской культуре)
И стал Ефрем, как глупый голубь,
без сердца (Ос.7:11)
Традиционно в различных культурах, мистических и религиозных системах сердце понимается как символический источник переживаний. Такими переживаниями могут быть, например, сострадание, отзывчивость, радость и, конечно, любовь. Часто на этой почве происходит отождествление сердца и души. Вместе с тем, в Библии достаточно четко прослежена разница между духом, душой и сердцем. В иудейской традиции, воспринятой и христианством, сердце и душа имеют свой собственный статус: « сердце знает горе души своей, и в радость его не вмешается чужой » (Прит. 14:10).
Здесь весьма интересна смысловая (и содержательная) инверсия профанного пространства: в светском сознании, в противоположность данной формуле, в нем знает, скорее душа, а чувствует сердце .
В другом месте Ветхого Завета говорится « да не говорят в сердце своем: хорошо! по душе нашей! » (Пс. 34:25). Душа помнит горечь и страдания. Это память чувства, совершенно необходимая человеку. Но есть память интеллектуальная, и эта память находится в нашем сердце, так как именно в нем ? наши мысли, а, значит, и интеллект[1].
Характерен и следующий фрагмент, показывающий истоки смысловой инверсии идеи «каменного сердца», столь распространенной в светской культуре: « И дам им сердце единое, и дух новый вложу в них, и возьму из плоти их сердце каменное, и дам сердце плотяное, что бы они ходили по заповедям Моим и соблюдали уставы Мои? (Иез. 11:19-20).
Может показаться, что библейский человек жил более чувством, чем разумом. Эта антропологическая ошибка, как полагает немецкий исследователь Х.-В. Вольф[2], основана на однобоком понимании сердца. Как глаза предназначены для видения, уши для слышания, так сердце ? для разума и понимания. Оно лишается своей изначальной функции, если отказывается от благоразумия (Ис. 6:10). Ключевая же формула следующая: « Умное сердце ищет познания » (Притч.15:14).
Сердце, как символическое пространство, определяет своеобразный антропоцентричный «космос тела», являясь его «солнечным центром». Причем тип этой центрации сильно зависит от типа культуры. Если в большинстве религиозных систем сердце представляет собой эмблемату истины, то в культурах светских оно, скорее, олицетворяет романтическое стремление к сердечному господству над головой, рациональностью, строгой логичностью. Более того, в профанном пространстве культуры с течением времени забывается очевидная насыщенность идеи сердца интеллектуальными коннотациями, в соответствии с которыми оно является центральным органом глубинного ума, мудрости, обоснованности поступков. Между тем, тема эта характерна практически для всех древних религиозных систем, а не только для ветхозаветной антропологии.
Совпадение между религиозными и светскими трактовками происходит по другому параметру. Сердце ? и в религиозном, и в светском мышлении ? олицетворяет совесть и моральную справедливость, смелость и чистоту устремлений. В авраамических религиозных системах (иудаизм, христианство, ислам) сердце олицетворяет Храм, Трон Бога. В индуизме сердце ? атман, «третий глаз», путь к трансценденции. В буддизме ? бриллиант мудрости и чистоты, сущность Будды. В даосизме сердце становится центрирующим пространством истинного понимания.
Христианская трактовка сердца имеет разнообразные преломления. Пожалуй, центральным мотивом здесь можно назвать идею «жертвенного сердца» Христа (в католической традиции). Оно является символом спасительной Божественной любви. Изображениям сердца часто сопутствуют такие атрибуты, как терновый венец и Распятие. Сердце в терновом венке ? эмблема ордена иезуитов Игнатия Лойолы, а горящее сердце ? важнейший символ ордена св. Августина и Антония Падуанского. Сердце в огненном пламени ? один из ключевых символов искренней христианской веры. Нельзя не вспомнить здесь знаменитые размышления Августина о развалинах «храмины души» и о «сердечных муках», определившие окончательных приход будущего отца церкви в лоно христианства.
Светские мотивы интерпретации сердца находят свое первичное воплощение в греческой мифологии. Живопись Ренессанса дает многочисленные примеры этому. Сердце как атрибут милосердия и грешной любви ? одна из ведущих тем Возрождения. Вместе с тем, сердце, пронзенное стрелой Амура (Купидона) символизирует собой не столько христианский, сколько языческий праздник св. Валентина («день влюбленных»). В религиозном католическом искусстве и в богословии существует традиция графического изображения сердца в форме перевернутого треугольника, символизирующего сосуд, в котором пребывает любовь. Таким образом, устанавливается прямая связь между эмблематой сердца и легендарной чашей Грааля.
Уже приведенный выше краткий анализ показывает, насколько непростой и насыщенной разнообразными смыслами является тема сердца. Песенный фольклор («сердце, тебе не хочется покоя?»), пожалуй, точно передает меру этой сложности. Тема, действительно беспокойная и практически неисчерпаемая. И дело не только в семантической полифоничности понятия, заключающего в себе сакральные, профанные, обыденные, куртуазные и иные горизонты. Тема сердца, являясь живым знаком перехода от апофатического к катафатическому, нарушает строгую логическую обусловленность возможных размышлений о нем.
Если буддийская «Сутра сердца» преодолевает своеобразную «паузу письма» («пауза недеяния», по М.К. Мамардашвили), то библейские мотивы ? скорее, мотивы принципиального утаивания, смолкания перед бездной святого сердца.
В русской религиозной антропологии (Б.П. Вышеславцев, П.Д. Юркевич, П.А. Флоренский, В.В. Розанов) тема сердца занимает особое место, поскольку отечественная философия постоянно бьется над проблемой синтетического восприятия этой темы.
Философия сердца выступает как идея принципиальной целостности. Показательным является обращение П.Д. Юркевича к библейскому пониманию сердца. Его идея о том, что «корни человеческой личности? не в формальной всеобщности разума, а в тончайших реакциях человеческого сердца»[3] представляется чрезвычайно плодотворной.
Б.П. Вышеславцев в своей известной статье[4] особо подчеркивает близость христианского понимания сердца к индийской традиции, причем не только к религиозной или же мистической, но и ко вполне светской, находящей свое выражение в танце, «телесном жесте». Синкретизм индийской культуры в понимании сердца действительно чем-то напоминает синкретизм европейского толка, хотя формы его выражения, конечно же, являются совершенно разными.
«Сутра сердца» («Хридайя Сутра») является одним из основных буддийских текстов, что само по себе показательно. В ней изложена «суть запредельной мудрости» [5] . Сердце здесь ? не только сущность, «сердцевина» учения, но и аналог «сознания», «ума». Важно заметить, что в гораздо большей степени, чем в христианстве, в буддизме сердце представляет собой не телесный орган, а, скорее, метафору, наполненную трансцендентным смыслом. Сердце (синь) ? своего рода чистый разум в Кантовом понимании ( reiner Vernunft ), что, так или иначе, все же возвращает нас к христианской трактовке этого понятия. В даосизме сердце предстает в качестве центрального антропологического понятия, несущего в себе отпечаток глубинного космологизма (антропокосмизма). В то же время сердце в буддизме ? синоним сознания ? не соотносится с телесным органом. Буддийские практики освобождения, скорее, практики психического или трансцендентального порядка, без элементов психосоматики. «Отсутствие тела» есть одновременно определение важнейших координат «присутствия сердца».
Независимо от того, в каких религиозных или же светских системах мы пытаемся уловить динамику понимания «сердечного» и отношения к сердцу, сама эмблемата сердца выполняет двуединую (даже антиномичную) по сути своей задачу. С одной стороны, сердце фиксирует антропологическую (и божественную) слитность разума, воли, чувства и совести. С другой стороны, речь идет о постоянном расщеплении этих понятий, что фиксируется, в частности, в терминологическом их противопоставлении. Разрешение этой антиномичности, как правило, мы находим в мистических практиках (например, в православном исихазме).
В то же время можно выявить принципиальные различия между европейским («светским»), восточным (буддизм и даосизм) и библейским (христианским) подходами к идее сердца.
1. Светская традиция , начиная с античности, принимает физиологическую трактовку сердца в качестве жизненно важного органа и человека, и животного. Поэтико-художественные коннотации сердца связаны с поисками духовно-душевных оснований жизни, причины страстей, радостей и горестей («паду ли я стрелой пронзенный», ? пишет и поет герой Пушкина ? Чайковского, отождествляя предчувствие смерти со стрелой Амура, пронзившего сердце). Все «страдания юных Вертеров» эпохи европейского романтизма основаны на этой же мысли. Сердечные муки и сердечные радости, о которых говорит европейская литература, так или иначе замешаны на единении физиологического, духовно-душевного и романтического. Вместе с тем, светская традиция входит в глубокое противоречие с идеей «умного сердца», свойственной религиозной культуре, перекладывая функцию ума, разумности, лидерства, господства на человеческую голову. Несомненно, что именно эта концепция является одним из оснований постепенно складывающегося «маскулиноцентризма» и «фаллократизма» европейской культуры.
2. В даосизме сердце не только телесный орган, но и орган душевной жизни. Сердце играет важнейшую роль не только для человека, но и для Космоса в целом. Дао иногда просто обозначается как «мировое сердце». Буддизм понимает сердце, скорее, метафорически: это особая форма сознания, лишенного аффектов, призванная на высшей ступени созерцания понять иллюзорность и пустоту «Я». Как пишет об этом Е.А. Торчинов в своем анализе «Сутры сердца», ее парадоксальность «выражается кощунственным для традиционалиста-хинаяниста отрицанием реальности Четырех Благородных Истин (?нет ни страдания, ни причины страдания, ни прекращения страдания, ни пути?)?»[6].
«Как и всякая праджня-парамитская сутра, ? продолжает автор, комментируя содержание «Сутры Сердца», ? данный текст не просто излагает определенную доктрину, но как бы стремится породить в изучающем ее человеке особое, высшее состояние сознания, состояние непосредственного переживания, видения реальности как она есть. А это состояние как раз и есть Праджня-парамита, Запредельная Премудрость. Сутра, как и разработанное на основе праджня-парамитских текстов философское учение мадхьямики (шуньявады), называет эту реальность шуньятой (пустотой) ? неописываемой и невыразимой в категориях и понятиях (которые суть ментальные конструкты) реальностью»[7].
3. Христианская традиция трактовки сердца имеет четко выраженные конфессиональные особенности.
а) в православии сердце трактуется, с одной стороны, как «внутреннейшее тело тела» (Макарий Египетский), обитель тонко организованной души (возможно, имеющей даже материальную природу). Посредством сердца человек общается с Богом, приобщается к благодати ? душевно и телесно. Квинтэссенцией такого подхода являются идеи «сведения ума в сердце» и «умного делания», то есть воссоздания особого рода безмолвной молитвы, ведущей к преображению души. С другой стороны, существует традиция «собирания сердца» (Евгарий), согласно которой душа и сердце не привязаны к вещному миру непосредственно. Как полагает С.С. Хоружий, примирение этих двух точек зрения возможно на пути понимания сердца как энергийно-экзистенциального центра[8].
б) в католицизме, скорее имеет место разделение «головы» и «сердца». Противопоставление проходит здесь, как замечает Б.П. Вышеславцев, между логической природой ума и мистикой сердечного. Кроме того, в католической традиции весьма сильной оказывается тенденция «изобразительная». Сердце становится центральным сюжетом религиозной живописи и музыки, предметом особого почитания после смерти человека (особые захоронения сердец великих людей в католических храмах), объектом особого культового преклонения (описанная выше связь между символикой сердца и чашей Грааля) и др.
в) в протестантизме ? при всех разнообразиях течений внутри него ? можно выделить проповедь о радостном, уверенном пути спасения. Особое значение в протестантском богословии придается систематическому анализу терминологических описаний сердца (выделяется около 900 упоминаний сердца в Библии[9]), а также явная онтологизация сердца, которое становится не только центром жизни человеческой души, но и своеобразным космосом (явное сходство с традицией даосизма).
Таким образом можно заключить, что при всех разночтениях и нюансировках понимания сердца в различных ментальных горизонтах, сама эта идея во многом объединяет, скрепляет различные мировоззренческие парадигмы, являясь тем самым пространством возможного и необходимого диалога.
Примечания.