1.2. Критический анализ основных подходов

Монокаузальные доминанты: идеализм (субъективный и объективный); материализм (натурализм: космизм, географический детерминизм, биологизм; социологизм: экономический материализм, технический детерминизм). — Теория факторов и системно-целостный синтез.

Меньше всего мы претендуем в этом параграфе на какую-то детальность рассмотрения исторических и современных точек зрения на природу человека и общества. Наша задача в другом: 1) обозначить основные логически возможные и исторически реализовавшиеся объяснительные принципы, пользуясь нашей конституирующей схемой как основанием классификации; 2) выявить положительные моменты каждого из подходов на примере их наиболее ярких проявлений; показать их вклад в будущую целостную социально-антропологическую концепцию; 3) показать несостоятельность их претензий на то, чтобы быть монистическими, абсолютно исчерпывающими принципами объяснения; 4) продемонстрировать отличие предлагаемого синтетического подхода от эклектической «теории факторов». Обобщая сказанное, наша цель состоит в том, чтобы наметить ориентиры пути между крайностями редукционизма (сведения САЦ к одному из «отвлеченных начал») и эклектики.

Конституирующей схеме соответствует следующая классификация объяснительных принципов:

В оценке перечисленных подходов мы исходим из того, что каждое из этих начал действительно имеет место в жизни человека, но ни одно из них не является достаточным для ее целостного понимания и в то же время не может быть редуцировано к какому-то другому началу.

Исторически осмысление жизни общества и личности начинается с того, что прежде всего бросается в глаза в человеческой деятельности: с нашей способности мыслить и воплощать в реальности свои идеальные проекты. В этом смысле люди являются «стихийными идеалистами». Истиной субъективного идеализма является утверждение нередуцируемости идеальной деятельности человека (личности и общества) к отражению объективной реальности, ее творческой роли в функционировании и развитии САЦ. Человек сначала изобретает новую реальность в сознании, а затем воплощает эту субъективную реальность в объективной. Это не отрицает и ни один мыслящий материалист: вспомним известные слова Маркса о том, что самый плохой архитектор отличается от самой хорошей пчелы тем, что, прежде чем построить здание, он создает его идеальный проект в своем уме.

Спор начинается там, где речь заходит о «первичности», об «определяющей» роли субъективной или объективной реальности. Материалисты правы, утверждая, что всякая идеальная деятельность имеет объективные предпосылки и условия, в которых она может создавать и воплощать те или иные идеи. Родись Эйнштейн во времена Архимеда, он, очевидно, продуцировал бы идеи на уровне последнего. Однако этот спор неизбежно вращается по кругу. Если в объективной реальности общества нет телевидения, то не будет и субъективной потребности смотреть телевизор; но телевизор-то был изобретен; однако это изобретение было бы невозможно вне определенных объективных предпосылок в развитии науки и техники. Исследуя Англию XVII века, Маркс показывает, как объективные капиталистические производственные отношения порождают соответствующие нравы, «царство голого чистогана». Но, перенесясь на два столетия раньше, М. Вебер не менее убедительно показывает, как идеи Реформации (человек славит Бога своими делами, (а не созерцанием и молитвами) рождают «капиталистический дух», а последний обусловливает соответствующее развитие техники и экономики. «Первичное» и «вторичное», подобно курице и яйцу, постоянно меняются местами.

Но сама тенденция понять, что объективно стоит за способностью человека к созданию и реализации идеальных проектов, вполне оправдана (если только эти объективные условия не превращаются в фактор, абсолютно детерминирующий создание нового; в онтологическом плане эти проблемы обсуждались в части второй). Такое направление поисков дает три ответа на поставленный вопрос: объективно-идеалистический, натуралистический и социологический.

С точки зрения объективного идеализма, истина души (субъективной реальности) находится в духе (трансцендентной реальности). Это можно понимать двояко: апофатически и катафатически. В первом случае, как это было рассмотрено в части второй, речь идет лишь о присутствии духа, принципиально лишенного предикатов. Направлена ли жизнь данной САЦ на сопричастность миру в целом, на идеалы

«становящегося всеединства» (Вл. Соловьев) и софийности или же на властное самоутверждение в бездушном мире вещей? Без сопричастности, глубинного общения с реальностью духа субъективная реальность неизбежно становится эгоцентричной и чреватой разрушением сущего, в конечном счете — саморазрушением. Основная заслуга объективного идеализма состоит именно в том, что он обращает внимание на это — трансцендентное — измерение человеческой реальности.

Катафатический вариант по сути дела лишает исторический процесс собственного содержания, видя в нем лишь реализацию надмирных проекта и воли. Так, Г. В. Флоровский говорит о человеческой истории, что: «Не имманентными задатками, а потусторонними заданиями определяется ее ценность, и не из себя усовершается мир, но должен воспринять божественную благодать», ибо: «Эмпирический мир, возле лежащий, не может осуществить своего "предназначения", — он нуждается в чудесном преображении» [10]. Таким образом, предполагаемое надмирное начало, все характеристики которого принимаются на веру, даются посредством откровения, мы должны принять за нечто главное и творящее, а реально известный нам мир — за нечто производное и несамостоятельное. На что только не идет человек, чтобы избежать собственной ответственности... В то же время при определенном истолковании катафатизм ведет к материализму: объективные закономерности, приписываемые его сторонниками деятельности Бога, абсолютной идеи и т. п., на поверку оказываются присущими тем уровням общественной жизни, которые находятся глубже ее непосредственно воспринимаемого уровня. Это путь от Гегеля к Марксу.

Прежде чем обратить внимание на объективные закономерности жизни «второй природы» (созданной человеком — истина субъективного идеализма, но живущей по объективным, от человека не зависящим законам — истина материализма), более наглядным оказывается тот факт, что человек — живое существо, часть природы. Именно в этой области ищет разгадку тайн человеческого бытия натуралистический вариант материализма. Человек есть один из приматов, он подчинен общебиологическим закономерностям, его специфика — это специфика живых существ, ведущих общественный образ жизни, его поведение определяется его генетикой, физиологией, анатомией. И все это верно и необходимо учитывать, если под словом «определяется» опять-таки понимать не «абсолютно детерминируется», но «необходимо (но недостаточно!) обусловливается». Никакая социализация — ни в фило-, ни в онтогенезе — невозможна, если не будет соответствующих биологических предпосылок. Такова истина биологической разновидности натурализма. Но эта истина переходит в свою противоположность, когда забывают о том, что в этих биологических условиях рождается новое — социально-антропологическое — качество, в них осуществляющееся, но из них полностью не выводимое и к ним не сводимое [11].

Ясно далее, что генетические программы человека реализуются только в определенной географической среде (состав атмосферы, уровень радиации, климат, рельеф, почва, флора и фауна и т. д.). Проницательные историки, начиная, видимо, с Геродота, не раз обращали внимание на роль той природной среды, в которой формируется та или иная культура [12] . Истина географического детерминизма заключается в том, что человек, как социальное существо, не может быть абстрагирован от тех планетарных условий, отражением и порождением которых является его биологическая природа. Научно-технический прогресс, антропогенное воздействие, разрушая географическую среду, неизбежно ведет и к разрушению самого человека. Нельзя вырвать человека, с его биологическими и планетарными корнями, из той среды, в которой он сформировался, и надеяться, что он остается целостным в абсолютно искусственной, «внеприродной» среде». Но и здесь относительно понимания степени «детерминизма» следует повторить то, что уже было сказано выше относительно других попыток абсолютизации одного из необходимых условий. Историческое изменение человека явно обгоняет изменение его природной среды, в самых «неподходящих» природных условиях культура может находить эффективные пути развития. Весь вопрос в том, чтобы всегда «держать руку на пульсе» и не перейти за пределы этой относитель­ной независимости (современная цивилизация явно спешит в соответствии с ницшеанскими принципами превратить творчество в пре-ступ-ление: выйти за любые пределы).

Наконец, человек не только дитя планеты, но и космоса. Положительными моментами космизма являются осознание роли космоса в земной, в том числе человеческой, жизни, и объективно возможной роли человека в развитии космоса, осознание человека ответственной частью мировых процессов. Будучи антропокосмистом, я, естественно, полностью разделяю такой подход. Но опять-таки, если он не переходит в идею космической предопределенности человеческой жизни. Конечно, среди серьезных мыслителей мы не встретим утверждения такого предопределения, так сказать, в «чистом» виде. И все же акцент на доминировании космической детерминации проявляется в самых различных формах.

Например, в концепции этногенеза Л. Н. Гумилева начало формированию новых этносов сообщает гипотетический «пассионарный толчок». На узкую, шириной 200-300 км, полосу Земли действуют некие космические излучения, сообщающие дополнительную «пассионарную» энергию проживающим на этой полосе общностям, особенно в районах со смешанными ландшафтами; эта энергия позволяет некоторым группам людей (консорциям) развить и утвердить новые культурные стереотипы поведения; действие пассионарного заряда продолжается не более 1500 лет, после чего этнос исчезает либо консервируется в состоянии гомеостаза[14]. Я не отрицаю возможности именно такого взаимодействия факторов. Но что «ближе» к формированию нового качества общности: ценностные ориентации консорции как культурного ядра этноса или энергетические условия космического воздействия? И является ли 1500-летний цикл «роковым» или одним из возможных ограничений? В работах ученого мы не найдем однозначного ответа, однако натуралистически-энергетическая трактовка явно довлеет над культурно-исторической [ 15] .

Конечно, человечество включено в циклы космического и природного бытия. Их надо знать для понимания человеческой истории. Но само это знание еще не является достаточной базой для науки именно о человеческом существовании и развитии, поскольку в рамках этих циклов существуют другие, гораздо более краткосрочные и динамичные, в которых непосредственно протекает человеческая жизнь.

Осознание этого позволяет переключить внимание на непосредственную среду и результат человеческой деятельности — «вторую природу», не природную, а социальную среду. При этом меняется содержательная тематика, но не инвариантный методологический принцип монокаузализма, поиска одной доминирующей причины: если человек не есть функция собственных идей, Бога или природы, то, может быть, он есть функция социальных процессов и отношений?

Так рождается социологический вариант материализма, получивший в XIX - XX столетиях наибольшее распространение. В общем плане идеи социологизма сформулировал Э. Дюркгейм: «Объяснение социальной жизни нужно искать в природе самого общества»[16], ибо коллективное сознание зависит от субстрата, который состоит «из членов общества в той форме, в которой они социально скомбинированы» [17]. Полемизируя с марксизмом, Дюркгейм соглашается с тем, когда марксистская теория «ищет движущие силы исторического развития... в искусственной среде, созданной трудом ассоциированных людей»[18], но видит ошибку марксизма в сведении социального субстрата к экономическому фактору. Исследование социального субстрата в целом, справедливо полагал ученый, требует еще очень большого, кропотливого труда. Можно сказать, что и сейчас такое целостное исследование остается делом будущего.

Реальный социологизм пошел по проторенной методологической дорожке выделения одного доминирующего фактора. Таковыми явились либо искусственные посредники (информационно-техническая основа развития общества), либо экономика как единство технической базы материального производства и производственных (экономических) отношений. Первый вариант получил наибольшее развитие в современных концепциях индустриального и информационного (постиндустриального) общества (Белл, Гэлбрейт, Тоффлер), второй — в марксизме. Вне всякого сомнения, технические и информационные посредники образуют ближайшую среду человеческого существования и развития и предъявляют к ним свои объективные требования, учет которых является заслугой социологизма. Бесспорно и то, что марксизм, рассматривающий их в связи с экономическим базисом, дает более точную картину той объективной реальности, которая прежде всего поддается измерению и основанному на нем управлению (технократически-сциентистский идеал регулирования человеческой жизни).

Интересно, правда, отметить, что и некоторые бывшие марксисты сейчас делают упор именно на технологическую сторону. Так, по мнению А. И. Ракитова, будущее России определяется тем, насколько мы сумеем, опираясь на высокие технологии, обеспечить освоение всех природных, энергетических, человеческих, интеллектуальных ресурсов (все через запятую!) и внедрить в образование ориентации на инновационную деятельность[19] . Но «высокие технологии» (роль которых — служебную — умалять, понятно, не надо) могут и осчастливить, и погубить мир. И тем более эффективно, чем более энергичными будут «интеллектуальные ресурсы», ориентированные на инновации, — все зависит от того, какие субъективные ценности стоят за этой интеллектуально-инновационной энергией.

У А. П. Назаретяна получается вроде бы тоньше. Сначала он показывает, как от уровня технологии зависит численность людей, которые могли бы жить на Земле (в первобытном обществе — 5 млн чел.). Затем добавляет, что эта численность зависит не только от технологии, но и от внутренней организации общества и качества духовной культуры. Однако последняя понимается как «информационная размерность интеллекта, утвердившая нормы морали, правда и т. д.» Причем все, что следует за «информационной размерностью», действительно относится лишь к «и т. д.», ибо информационная революция сможет перевести «гонку вооружений в область компьютерных моделей без воплощения продукции в металл» и переориентировать удовлетворение многих человеческих потребностей в сферу «виртуальной реальности»[ 20] . В общем, технологическая сторона объективной реальности социальной жизни оказывается всеспасающей доминантой! Но неужели не очевидно, что при сохранении нынешних ориентации на власть, конкуренцию, престиж и т. д. новая (самая совершенная!) технология породит лишь новые извращения (в той же сфере «виртуальной реальности»)?! Для материалистов-технократов — не очевидно[ 21] .

Традиционный материализм, право же, был как-то солиднее. В самом деле, модель общественной жизни, предельно краткое изложение которой дано Марксом в предисловии к «К критике политической экономии», является наиболее четкой из всех известных мне моделей. Но, как бы не открещивались марксисты, эта модель сделана с позиций именно экономического материализма. Мы уже видели, что «чистых» позиций, признающих действие одного и только одного фактора, вообще не существует; но, несмотря на различные оговорки, все же достаточно ясно, какой фактор признается «первичным», доминирующим. В марксизме таковым, бесспорно, является экономика — базис, т. е. отношения, в которые люди вступают в процессе производства материальных благ независимо от их воли и сознания (т. е. абсолютно объективно). Известно, что Энгельс в своих письмах 1890-х годов подчеркивает, что марксизм не отрицает взаимодействия базиса с надстройкой, обратного воздействия надстройки (политических, правовых, нравственных и иных отношений, в которые люди вступают сознательно, ради закрепления или смены существующих экономических отношений) на базис, но это «взаимодействие на основе экономической необходимости, в конечном счете всегда прокладывающей себе путь»[ 22] . Обратные же воздействия на экономику — это случайности, больше влияющие на форму процесса [ 23] .

Доминирующая первичность экономики совершенно недвусмысленно признается и Марксом, и Энгельсом: «Способ производства материальной жизни обусловливает социальные, политические и духовные процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а наоборот, их общественное бытие определяет их сознание» [ 24] ; «Подобно тому, как Дарвин открыл закон развития органического мира, Маркс открыл закон развития человеческой истории: тот, до последнего времени скрытый под идеологическими наслоениями простой факт, что люди в первую очередь должны есть, пить, иметь жилище и одеваться, прежде чем быть в состоянии заниматься политикой, наукой, искусством, религией и т. д.; что, следовательно, производство непосредственных материальных средств к жизни и тем самым каждая данная ступень экономического развития народа или эпохи образуют основу, из которой развиваются государственные учреждения, правовые воззрения, искусство и даже религиозные представле­ния данных людей и из которой они поэтому должны быть объяснены, — а не наоборот, как это делалось до сих пор» [ 25] .

Поскольку эти взгляды очень глубоко вошли в наш менталитет (и особенно в подсознание «лиц, принимающих решения»), надо более подробно остановиться на том, как и почему марксизм пришел к соответствующим выводам и почему они неприемлемы в целом (повторяю, что тот их момент, согласно которому сознательная деятельность людей имеет основание в объективных процессах и отношениях жизни общества, является вкладом марксизма в социальную философию).

Редукция человеческого бытия к экономике прошла в марксизме следующие ступени: 1) сведение человеческой деятельности к лежащему в ее основе объективному естественно-историческому процессу; 2) сведение этого процесса к производству; 3) сведение общественного производства к материальному производству. Короче говоря, фаустовское: «Вначале было дело» — обернулось на: «Вначале была экономика» (представьте себе разницу в действиях руководителей, исповедующих первую или вторую формулировку!).

В 1970-е годы многие исследователи, и автор этих строк в том числе, пытались «смягчить» жесткий детерминизм марксизма, приписывая ему «деятельностный подход»; при этом ссылались, разумеется, на Маркса: «История есть не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека» [ 26] . Надо признать, что аутентичное прочтение высказываний такого рода принадлежит не нам (ревизионистам!), а М. Я. Ковальзону и Ю. К. Плетникову: естественно-исторический процесс, объективные общественные отношения составляют более глубокую сущность деятельности, а деятельность является формой их реализации [27] . Человек ставит цели, но он и ставит и достигает их только на основе объективных законов исторического процесса, который в этом смысле столь же детерминирован, как и естественные природные процессы (потому и называется естественно-историческим).

Этот объективный процесс, в котором субъекты участвуют как необходимый, но вторичный и подчиненный момент, предстает как общественное производство: «В качестве конечного продукта общественного процесса производства всегда выступает само общество, т. е. сам человек в его общественных отношениях»[28]. Но «Что представляют собой индивиды, — это зависит... от материальных условий их производства» [ 29] . «Религия, семья, государство, право, мораль, наука, искусство и т. д. суть лишь особые виды производства и подчиняются его всеобщему закону» [ 30] . Но эти моменты (позднее они будут названы «духовным производством») есть следствие, форма, призванная обеспечивать реализацию необходимой причины, содержания — материального производства, экономического базиса.

Отсюда с неизбежностью вытекают выводы, что «Сознание никогда не может быть чем-либо иным, как осознанным бытием» [ 31] . что люди ставят перед собой только такие задачи, которые уже назрели в материальном основании развития общества. Экономика (в наше время НТП) заменяет собою абсолютную идею Гегеля: что она требует, то и разумно, то и действительно. И свобода наша, если не верить «вздорной побасенке о свободе воли»(Ленин), всего лишь «осознанная необходимость». «Зрелый» Маркс, в отличие от молодого, явно предпочел эпикуровскому атому с его спонтанным «отклонением» жестко детерминированный атом Демокрита.

Почему же? Во-первых, потому, что Маркс хотел управлять революцией на научной основе, на основе знания закономерностей общественного развития. И, во-вторых, будучи сыном своего века, он имел перед собой такой образец науки, когда объективность, материальность отождествлялась с ее вещественно-энергетическим аспектом (век паровых машин); именно материальное производство и представлялось такой надежной основой объективного подхода и управления социальными процессами в целом.

Итак, побуждения выделить в качестве доминанты, которая все определяет «в конечном счете», наиболее, как сказал бы Хайдеггер, подрасчетный фактор, достаточно ясны. И, если бы экономический материализм сформулировал свой подход так, что имеют место ситуации, когда экономический фактор действительно оказывается ведущим, а остальные выступают как условия его реализации, то модель Маркса для таких и только таких ситуаций является вполне адекватной. Утверждение же, что какой-то фактор «вообще» пробьет себе дорогу, равнозначно высказыванию типа: «Вода в конечном счете закипит», — без указания того давления, при котором это может произойти.

То же самое можно сказать и относительно любого другого фактора. Так, полемизируя с Энгельсом, его современник П. Барт писал: «Если в средние века церковь обладала 1/3 поземельной собственности и сосредоточила в своих руках 1/2 доходов и 1/3 имущества всей Европы, то этими экономическими успехами она обязана была могущественному влиянию идей» [ 32] , и в обобщенной форме: «Таким образом, мы видим, что всюду экономия, важный отдел воли, управляется идеями, в свою очередь, составляет продукт "внушения" со стороны экономической среды, но лишь отчасти, потому что экономические условия образуют один лишь момент в общих условиях и общей среде, окружающей человека» [ 33] . Я согласился бы с этими мыслями, если бы опять-таки были указаны объективные интервалы, типы исторических ситуаций, в которых идеи, экономика или какой-то другой из взаимодействующих факторов человеческой жизни действительно выступает как доминирующий — но не всегда и везде, не абсолютно [ 34] .

Но если один фактор, монистическое начало, заменяется взаимодействием множества условий, то чем же это отличается от эклектической «теории факторов»? Тем. чем система отличается от неупорядоченной совокупности. Речь идет, во-первых, о наборе факторов, необходимых и достаточных для существования, функционирования и развития социально-антропологической системы. Эти факторы указаны в конституирующей схеме. Во-вторых, в общем случае каждый из них вносит свой вклад в возникновение специфического качества системы, и в этом отношении все они образуют определенную иерархию. Такой подход позволяет отличать необходимые условия, отсутствие которых может погубить систему, от тех. которые непосредственно порождают ее эмерджентное качество. Соответствующие методологические установки были раскрыты в Части второй, а по отношению к нашему случаю их можно интерпретировать с помощью следующей схемы:

Пс. — психологические условия (субъективная реальность); Д — состояние духа; • — точка бифуркации, где рождается новое качество, обозначаемое исходящей из этой точки «стрелой времени». К, Г, Б, С представляют собой «встроенные» друг в друга «детерминистские коридоры» объективной реальности, которые воздействуют на деятельность социально-антропологической системы, преломляясь (а не просто отражаясь) в нередуцируемой к ней субъективной реальности общества и личностей; Д обеспечивает «эффект присутствия» (раскрытый в § «Абсолют» Части второй); но само качество рождается не как жес­токое детерминистское (или даже вероятностное) следствие взаимо­действия указанных условий, но как выбор, творческий акт, совершаемый hic at nune в этой точке [ 35] .

При таком подходе становится ясным, что человек не может быть человеком без еды, питья и других природных основ, без воздействия «второй природы», но его внутренняя духовная сущность выполняет при этом не служебную и вторичную роль, но ближе всего находится к ядру специфического качества САЦ. Однако само это качество — и в этом самая глубокая сущность человека — рождается при условии взаимодействия необходимых и достаточных факторов (уровень системы), но как непосредственное «следствие» неструктурируемого творческого акта (уровень целостности). В более гуманитарной терминологии: не структурируемый текст, но несказанная интенция контекста выражает сущность человека.

Итак, не теория факторов, но идея системного и целостного синтеза: системное взаимодействие на уровне объективной реальности, превращающееся в целостность интенцией субъективной реальности и присутствием реальности духа. Эту идею теперь предстоит конкретизировать.

Примечания.

10. Флоровский Г. В. Метафизические предпосылки утопизма // Вопросы философии, 1990, № 10. С. 95.

11. Может показаться, что речь идет о вещах достаточно очевидных. Но вот пример, как незаметно вкрадывается ошибка, предопределенная натуралистической установкой, в безупречные сначала рассуждения: «Может ли культурная эволюция высших этических ценностей, — спрашивает основатель социобиологии Э. Уилсон, - получить направление, позволяющее заместить генетическую эволюцию? Я думаю, что нет. Гены держат культуру на привязи. Привязь очень длинная, но неизбежно цепкая, будет ограничивать культуру в соответствии с ее воздействием на человеческие гены. Мозг есть продукт эволюции. Человеческое поведение - подобно глубинной способности на эмоциональные ответы, которые управляют им и ведут его, — окружено контуром техники, в которой человеческий генетический материал и будет сохраняться неповрежденным. Мораль не имеет какой-либо иной явно выраженной функции» ( Wilson Е. О. Nature of Man . Harvard . 1978. P . 167). Мораль, конечно, не может не считаться с императивом биологической эволюции: сохранение человеческой жизни. Но сводится ли ее функция к этому? Означает ли, скажем, принцип «благоговения перед жизнью» А. Швейцера святость любой жизни? Мы еще вернемся к обсуждению этой непростой проблемы.

12. См., например, о роли евразийских просторов в судьбе России и русского национального характера: Ключевский В. О. Курс русской истории. Т. 1. М., 1937; Ильин И. А. О России. М., 1991.

13. Хорошей иллюстрацией может служить следующий отрывок: «Известный автор и исполнитель блатных песен, наш соотечественник, живущий в Америке (Миша Шуфутинскнй. — В. С.),... утверждает: "Считаю, что ностальгия — блеф. Ее могли испытывать эмигранты 18 года, когда люди оставляли здесь поместья, усадьбы, миллионы, свою красивую жизнь, а приехав в Европу, становились шоферами, швейцарами. Вот у них и была ностальгия. Но не по березкам. Потому что в Париже, поверьте мне, березки еще красивее, чем в России. Я же здесь ничего не оставил, о чем пришлось бы вспоминать с сожалением". Такова точка зрения исполнителя блатных песен. Люди мыслящие... смотрят на проблему ностальгии по-другому. Мой друг, московский ученый А. Усманов пишет: "Складывается впечатление, что болезнь ностальгии — это не прихоть, а следствие каких-то биологических процессов в организме, действующих по типу долговременно запоминающих устройств ЭВМ. Ностальгию можно рассматривать как проявление защитных функций организма в поисках утерянных по оптимальности "частот" жизни. Боль не только душевная, но и физическая... Тоска каждой клеточки тела по рельефу, растениям, ритму, дыханию родной земли... Это очень важно для понимания психологии и биологии наших взаимоотношений с природой. Я подумал, что мы, никуда не уезжая, нарушили ландшафты родины, ее ритм, ее дыхание, утратили начальные "частоты" жизни — в этом и есть суть экологической катастрофы"» (Юров Г. Ритмы смутного времени // Наш современник, 1995, № 6. С. 131.)

14. См.: Гумилев Л. Н. Этносфера. История людей и история природы. М., 1993.

15. Даже в астрологии, если не брать ее вульгарные варианты, можно встретиться с вполне приемлемым подходом: «Человек в самом глубоком смысле свободен выбирать позитивный или негативный путь. Положения планет не определяют его выбора. Они просто указывают на тип энергии, наиболее полно отвечающей опыту» (Радьяр Д. Двенадцать домов гороскопа. М., 1995. С. 8). Чем, собственно, гипотеза о положении планет хуже гипотезы космических излучений? Но тут же дает себя знать тенденция рассматривать начальные условия как предопределяющую доминанту: человек рождается в ответ на нужду мировой среды в его деятельности; «Вселенная, Земля, Человечество — организмы, и так же, как лейкоцит продуцируется и переносится к больной части тела, т. е. удовлетворяет потребность организма, человек рождается в определенном месте и времени, чтобы удовлетворить особую потребность человечества. Это есть его небесное имя, "сигнатура" его судьбы» (см.: там же. С. 7).

16. Дюркгейм Э. Метод социологии. Киев—Харьков, 1894. С. 89.

17. Его же. Материалистическое понимание истории // Социология. М., 1995. С. 204.

18. Там же. С. 202.

19. См.: Ракитов А. И. Будущее России: социально-технологическая модель // Общественные науки и современность, 1996, № 2.

20. Назаретян А. П. Демографическая утопия устойчивого развития // Общественные науки и современность, 1996, № 2. С. 150.

21. Здесь сторонникам научно-технического прогресса, наверное, так же трудно понять романтиков экзистенциалистского настроя, как в свое время Ленину — романтиков-народников, никак не хотевших принимать «неизбежность» капитализма. Та же закваска.

22. ЭнгельсФ. Письмо Штаркенбургу 25 января 1894//Маркс К.. ЭнгельсФ. Соч. Т. 37.

23. См: Энгельс Ф. Письмо И. Блоху 21-22 сентября 1890 // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 37.

24. Маркс К. Предисловие к «Критике политической экономии» // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 13. С. 7.

25 Энгельс Ф. Речь на могиле Маркса // Маркс К.. Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 350, 351.

26. Маркс К., Энгельс Ф. Святое семейство // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 102.

27. См.: Ковальзон М. Я. Философский анализ человеческой деятельности // Вестник МГУ, серия философии. 1978. № 2; Плотников Ю. К. Место категории деятельности в теоретической системе исторического материализма //Деятельность: теории, методология, проблемы. М., 1990. С. 96. 97.

28. Маркс К. Критика политической экономии // Маркс К.. Энгельс Ф. Соч., т. 46. ч. П. С. 222.

29. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс К.. Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 19.

30Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 117.

31 Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 19.

32. Барт П. Философия истории как социология. СПб.. 1902. С. 291.

33. Там же. С. 312.

34. Это можно пояснить аналогией со спорами в медицине о причине болезни: микроб (внешний фактор), внутренний фактор (для наследственных болезней) и наиболее общий случай взаимодействие внешнего и внутреннего.

35. Именно этим отличается наша трактовка идей синергетики в применении к человеку от четко отрефликтированной категориальной структуры В. П. Бранского. который, однако, не идет дальше идеи объективного взаимодействия (см.: Бранский В. П. Теоретические основания социальной синергетики // Петербургская социология, 1997. № 1).

  НАВЕРХ