3.5. Обеспечивающая подсистема

Идеальное обеспечение: познание (истина), понимание (правда), проектирование (творчество в самовыражении). — Материальное обеспечение: надежность и комфорт;открытость информации и свобода самовыражения. — Обладание условиями, достойными человека.

Виды деятельности, дающие непосредственные результаты и рассмотренные в предыдущем параграфе, имеют двоякое опосредование — соответственно внутренней (идеальное обеспечение) и внешней (материальное обеспечение) «второй природой». Идеальное обеспечение программирует преобразование, общение и потребление, а материальное обеспечение создает для них необходимые внешние условия. Функционирование и развитие уже полученных результатов невозможно без их постоянной «подпитки» идеальными проектами и наличия условий для их поддержания.

Идеальное обеспечение. Непосредственной идеальной предпосылкой человеческой деятельности является проект (цель, образ конечного продукта и процесса его получения). Базовой ценностью проектирования как воображения (продуцирования образов) выступает творчество, т. е. создание нового в мире (экстерогенный аспект) и самовыражение (интрогенный аспект). «Следует смотреть на творчество, — отмечал Л. С. Выготский, — скорее как на правило, чем как на исключение. Конечно, высшие выражения творчества доступны только немногим избранным гениям человечества, но в каждодневной окружающей нас жизни творчество есть необходимое условие существования» [ 102] . Создание нового, как было показано в Части второй, есть синергетический процесс, когда в «точке бифуркации» на основе имеющихся предпосылок hic at nunc создается новое, т. е. недетерминируемое до конца (и в самой своей существенной части) наличными условиями. Однако для идеального творчества необходимы как объективные, так и субъективные предпосылки. Объективным идеальным условием проектирования является познание как отражение объективной реальности. Субъективным условием — понимание или ценностно-ориентационная деятельность, как выражение собственных ценностей и сопереживание ценностей других субъектов. Познание есть С<— О отношение, базовой ценностью которого выступает истина как адекватный образ объективной реальности. Понимание есть С — С отношение, ориентирующееся на правду, как выражение жизненного кредо (доминирующих ценностей и идеалов) субъекта[ 103] . Познание обеспечивает проектирование С—> O преобразования, понимание — проектирование С — С общения.

Исходная схема идеального обеспечения — (Отражение + Выражение) —> Воображение — нуждается в определенных разъяснениях. Во-первых, относительно употребляемых терминов; во-вторых, по поводу соотношения внешнего (экстерогенного) и внутреннего (интрогенного)аспектов.

В традициях Востока термин «познание» употребляется в широком смысле; как процесс его относят ко всем уровням бытия, а его конечным продуктом оказывается такое знание, которое синонимично мудрости. Мы здесь придерживаемся западной, даже более узко -материалистической — терминологической традиции, сохраняя термин «познание» лишь для обозначения отражения объективной реальности. Познание (в узком смысле), понимание и проектирование, а также деятельность на уровне синтезирующей подсистемы, которая будет рассмотрена ниже, в совокупности образуют идеальную деятельность; идеальное обеспечение является ее частью.

Аналогичная ситуация сложилась и с термином «истина». Можно было бы говорить о трех истинах соответственно трем уровням бытия: объективной истине отражения, субъективной истине выражения (правде) и истине как открытости абсолютному бытию (для обозначения этого последнего случая Хайдеггер предложил древнегреческий термин «алитейя») [104] . В определенных контекстах такое словоупотребление вполне уместно. Однако, как это было показано в Части второй, «истина» относительно Абсолюта может иметь только одно содержание: ЕСТЬ, т. е. констатацию его присутствия. Чтобы избежать смешения смыслов при рассмотрении данной подсистемы, термин «истина» соотносится только с объективной реальностью (и, естественно, с той частью субъективной реальности, которая поддается объективации).

Следует отметить также, что если интрогенный и экстрогенный аспекты проектирования терминологически различены (как самовыражение и творчество), то для познания и понимания они подразумеваются. Стремление к объективной истине и субъективной правде инициируются как внешней необходимостью познания объективной реальности и понимания реальности субъективной, так и внутренней ориентацией на самоценность этих процессов: поиск истины для Исследователя, провозглашение правды для Пророка, настоятельность понимания Другого для Интеллигента ( intellegens означает «понимающий»).

Познание, понимание и проектирование взаимно проникают друг в друга. Понимание и проектирование невозможны без соответствующих знаний; познание и понимание включают в себя проектирование (создание моделей, идеальных объектов, методов и методик); направленность познания и проектирования задается пониманием. Различие этих видов деятельности определяется их ключевой ориентацией, которая в каждом из них по-своему организует весь процесс и определяет удельный вес отражения, выражения и воображения.

Не имея возможности сколько-нибудь подробно рассматривать важнейшую проблематику, связанную с процедурами идеального обеспечения, ограничимся характеристикой специфических вкладов этих видов деятельности, в совокупном результате которых возможно то, что И. В. Киреевский называл «цельным зрением ума», В. С. Соловьев — «цельным знанием», Н. О. Лосский — «цельным опытом».

Общим источником всех видов идеального обеспечения является единство абсолютной данности сущего в сознании субъекта и субъективной «взятости» на основе определенной интенции (диалектика данного и взятого была рассмотрена в Части второй). Итог поисков абсолютной основы познания может быть выражен в следующих словах С. Л. Франка: «Мы действительно обладаем с полной очевидностью бытием... прежде, чем наш взор на него направлен... Ибо как могли бы мы вообще направлять наш взор на что-либо, чего бы мы не имели, как могли бы проникать в даль, которая вообще нам не предстояла бы?» [105] Но «направленность взора» исходит от субъекта, является интенцией его базовых переживаний.

Но где существует то, что дано как сущее и определенным образом видится субъектом? Ответ однозначен: в объективном мире как обусловленное отношениями, взаимодействиями с другими сущими. Можно поиграть с гипотезами, что мир этот — лишь сон или игра божественных сил. Но чем бы он ни был, правила происходящих в нем взаимодействий достаточно регулярны; и тот, кто этими регулярностями (объективными законами материи) не считается, достаточно скоро бывает наказан. Поэтому идеальное обеспечение, хотя и не сводится к отражению, но необходимо предполагает его. На отражении в человеческом познании объективных структур особенно важно настаивать в наше время, когда умами все более овладевают эпатажные идеи «методологического плюрализма» и «анархистской эпистемологии», находящих итоговое выражение в принципе Фейерабенда: «все дозволено» [106]. Отказ от объективных критериев, от реальной возможности постичь истину, действительно, превращает познание в безответственные игры. В более завуалированной форме эта же тенденция проявляется в замене стремления к определенным конструктивным результатам на бесконечную деконструкцию: «Задача говорить истинно - это бесконечная работа: уважать ее во всей ее сложности— это обязанность, на которой никакая власть не может экономить» [10 7] . Красиво сказано! Но это было бы справедливо только в том случае, если бы такой философ признавал и за собой определенные обязанности: иногда все же выдавать и какие-то конечные конструктивные результаты. Это «бегство от конструктивности» хорошо в свое время охарактеризовал изобретатель Эдисон: «Большинство людей готово безмерно трудиться, лишь бы избавиться от необходимости немножко подумать». (По отношению к философам можно говорить о безмерности «вопрошания» и «интерпретации».)

Проблема, кажущаяся неразрешимость которой заставляет сомневаться в объективности и истинности познания, была сформулирована еще в 1440 году: «Из самоочевидной несоизмеримости бесконечного и конечного совершенно ясно..., что наш конечный разум... не может... в точности постичь истину вещей» [108]. Другая сторона несоизмеримости образов и их объективных денотатов заключается в неясности природы «похожести» образа на объект: что общего между словесными конструкциями и нервно-психическими процессами, с одной стороны, и процессами совершенно иной природы, которые они, якобы, «отражают»?

В Части второй были рассмотрены предпосылки, позволяющие найти выход из обеих парадоксальных ситуаций. Парадокс соотнесения конечного субъекта с бесконечным объектом разрешается с помощью интервального подхода к познанию: каждый акт познания есть задача, решаемая относительно актуально конечного предмета, выделенного под эту задачу из потенциально бесконечного объекта. Для того чтобы узнать, пройдет ли этот стол через эту дверь, достаточно измерить его с точностью до сантиметра. И в рамках данной задачи результаты измерения будут абсолютно истинными и точными, т. е. между образом и предметом будет установлено полное соответствие. И потому, хотя и «все относительно», но в рамках заданного отношения все абсолютно. Отсюда, в частности, следует и несостоятельность еще одного предрассудка, когда сложность идеального построения сама по себе оценивается как его достоинство. Но двадцать пять или три компонента теории или модели не лучше и не хуже друг друга; оптимальная сложность задается адекватностью задаче и предмету познания.

Но что представляет собой соответствие образа и предмета? Что такое «похожесть»? Непосредственное тождество может быть только между базисными переживаниями субъектов («размножение состояний», по В. А. Лефевру), лежащими в основе интерпретации поступающей информации. Относительно же информационных структур сознания «Метафора тождества остается всего лишь метафорой»[ 109] . Образ и предмет, как это было показано в Части второй, подобны лишь в смысле изо- или гомоморфизма структур, независимо от их конкретной материальной природы. В этом плане чувственный образ имеет столь же знаковую природу, как и языковые конструкции. (А в подсознании наших гносеологов, видимо, прочно сидит ленинская критика «теории иероглифов»). Соотнесение этих вполне объективируемых структур осуществляется тезаурусом субъекта, в основе которого находится неструктурируемая субъективность.

Я думаю, что психологическая основа войны, ведущейся против признания объективности познания, его возможностей достигать абсолютной истины (не абсолютно полного соответствия бесконечному объекту, что лишено смысла, но изоморфного соответствия конечному предмету), достаточно очевидна: боязнь догматизма, помноженная на то, что «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман». Субъективизм признает за мышлением лишь функции семиотической игры и мифологической рационализации. Но об этом хорошо сказал Э. Фромм: «Степень использования мышления для рационализации иррациональных страстей и оправдания действий своей группы показывает, насколько велико еще расстояние, которое человек должен пройти, чтобы стать homo sapiens » [110]. Положительную же интенцию субъективной основы познания объективной реальности можно выразить словами Гегеля: «Важнейшее субъективное условие обучения наукам — честность по отношению к самому себе» [111].

Итак, мир вполне познаваем на уровне объективной реальности. Субъективная реальность на уровне своего структурно-информационного выражения, представленная как текст, также, в принципе, познаваема. Но лежащие в основе субъективности архетипы и жизненные смыслы, включающие объективируемые тексты в контексте жизнедеятельности субъекта, непознаваемы, но сопереживаемы в той степени, в которой состояния базовых переживаний субъектов оказываются идентичными. Нельзя так же «познать» переживания различных субъектов по поводу съедаемого ими куска мяса, как его химический состав и их физиологические реакции.

Синтонность переживаний, смысложизненных правд субъективности находит адекватное средство выражения в форме символов, обладающих, в отличие от терминов, в которых познание достигает однозначности, свойством «семантической текучести» (А. Ф. Лосев), принципиальной полиинтерпретируемости значений. Это касается не только межчеловеческих, но и любых межсубъектных отношений. В этом смысле «именуемое нами природой — лишь поэма, скрытая под оболочкой чудесной тайнописи» [112] . Или: «Природа — некий храм, где от живых колонн / Обрывки смутных фраз исходят временами./ Как в чаще символов, мы бродим в этом храме / И взглядом родственным глядит на смертных он» (Ш. Бодлер). Такое понимающее отно­шение к миру, пожалуй, наиболее сильно проявилось в русской культуре у М. Пришвина, а в американской — у Г. Торо. Исследователь творчества Торо Н. Е. Покровский так, например, трактует один из его базовых символов: «Озеро» предстает и как пример эстетического совершенства, и как символ неисчерпаемости глубины, и как олицетворение постоянной изменчивости (при сохранении стабильности), и как ценность, и как источник нравственного очищения, чистоты и т. д. При пом... на другом уровне подобные свойства раскрываются в видесмысловых свойств «духа», который символизируется «озером» [113]

Современный сциентистско-технократический менталитет склонен третировать символическое проникновение в субъективную реальность как «публицистику» либо бросаться в другую крайность — немедленно приписывать символам однозначный мистический смысл. И то и другое, по моему глубокому убеждению, суть симптомы культурной поверхности, неукорененности. Между тем, объективные знания — это технический инструмент для плодотворного диалога с миром, а ценностно-ориентационное понимание является его глубинной направляющей основой.

В проектировании эти проявления познания и понимания конкретизируются в двух взаимосвязанных аспектах творческого процесса: его объективируемая сторона находит свое выражение в методологии и категориальной структуре системного подхода, его спонтанное ядро — в феномене непредсказуемости.

В самом деле, в отличие от отражения, которое описывает и объясняет сущее, воображение ориентировано на создание еще не бывшего. Если это не просто игра ассоциаций, но именно продуктивное воображение, то оно предполагает создание проекта под некоторую целевую функцию, т. е. новая система должна обеспечить на «выходе» наличие до сих пор не существовавших свойств, выполнение новых функций. Под эту конечную цель (свойство, функцию) подбираются те элементы и отношения между ними (структуры), которые в определенных условиях оказываются необходимыми и достаточными для достижения данной цели. Но именно в этом суть системного подхода [114] .

Но откуда берутся эти новые цели и как подбираются обеспечивающие их структуры? Ведь создается не просто конечная система — возникает новая, континуальная в своей основе целостность. Адекватной этой континуальной основе оказывается именно спонтанное возникновение новых идей, которые, естественно, испытывают влияние детерминирующих факторов, но в сути своей являются принципиально непредсказуемыми, не выводимыми ни дедуктивно, ни индуктивно. Они возникают в «точках бифуркации» творческой деятельности.

Такое творчество вытекает из самой природы человеческого бытия, которое не является однозначно детерминированным врожден­ными или созданными программами, но постоянно доопределяет бытие мира и самое себя. Боязнь принятия непредсказуемых творческих решений низводит человека до уровня животного или марионетки привходящих обстоятельств. Однако абсолютизация творческого начала может превратить его в существо, оторванное от мира и противостоящее ему. Чтобы самовыражение как интрогенная сторона творчества не оказалось разрушительным, стремление к творчеству, видимо, должно быть уравновешено стремлением к растворению, к встрече с самодостаточным бытием. Только тогда доопределение будет происходить в режиме диалога и сотворчества, а не властного монолога. Таким образом, мы еще раз убеждаемся, что за непосредственным идеальным обеспечением деятельности реализующей подсистемы стоят какие-то еще более глубокие (надобъектные и надсубъектные) духовные ценности.

Материальное обеспечение характеризует внешние условия и средства реализационной деятельности. Целостный философско-аксиологический анализ этого блока деятельности еще не произведен, и здесь особенно велик соблазн подмены категориальных характеристик их наиболее бросающимися в глаза модификациями. Например, можно согласиться с такой общей постановкой вопроса: «Системе, стремящейся к идеалу, нужны ресурсы, чтобы она могла избирать самые эффективные средства для достижения любой из своих целей. Под ресурсами мы понимаем все то, что не относится к системе, но может спродуцировать нужные ей результаты. Таким образом, ресурсы относятся к окружению данного инидвида»[115]. (Точнее было бы говорить о любом структурном уровне субъекта.) Но высшим идеалом авторы считают всемогущество, и потому вслед за приведенной выдержкой дается такая ее конкретизация: «Итак, состояние окружения, которое мы можем назвать политико-экономическим состоянием изобилия, является необходимым для достижения всемогущества» [11 6] . Но, во-первых, ресурсы (условия и средства) не сводятся к их политико-экономическому аспекту, а, во-вторых, изобилие — это базовая ценность определенной культуры — индустриальной цивилизации Запада.

Категориальный уровень анализа требует соотнести «ресурсы» с общими базовыми ценностями универсальных видов реализационной деятельности — пользой, богатством, признанием, самостоятельностью, благополучием, радостью, т. е. поставить вопрос о том, что необходимо и достаточно во внешних условиях и средствах для реализации этих ценностей и какими, в свою очередь, базовыми ценностями регулируется обеспечение этих «ресурсов».

«Ресурсы» С — О отношения (преобразования) с этих позиций должны объективно (экстерогенно) обладать надежностью, а субъективно (интрогенно) вызывать ощущение комфорта (хотя, выбирая этот термин, я, возможно, тоже погрешил односторонним подходом, характерным для современной цивилизации).

В общем словоупотреблении надежный характеризуется как «внушающий доверие, верный, прочный» [11 7] . В технике надежность определяется как «свойство изделия сохранять значения установленных параметров функционирования в определенных пределах, соответствующих заданным режимам и условиям использования...» и включает в себя такие характеристики, как «безотказность, долговечность, ремонтопригодность и сохраняемость» [ 118] . Между тем анализ человеческой жизнедеятельности в целом настоятельно требует придания термину «надежность» категориального значения. В самом деле, мы говорим не только о технической, но об экономической, экологической, социальной и иных формах надежности. Универсальным свойством надежности, видимо, является обеспечение сохранения определенных характеристик сущего (функций, свойств, структур и т. д.). В этом смысле, допустим, безопасность и защищенность выступают как виды надежности. При этом надежность может быть распространена и на процессы развития: сохранение определенного уровня жизни при проведении социально-экономических реформ; гарантии прав и свобод человека в экстремальных ситуациях и т. п. Понятно, что изобилие оказывается модификацией надежности, если польза и богатство интерпретируются через максимум; однако если в их основу положить идею оптимума, то надежностью будет то, что гарантирует сохранение развивающейся гармонии (разумеется, не вообще, а в определенном режиме и при определенных условиях).

Термин «комфорт» также давно вышел за рамки первоначального узкого смысла как «совокупности бытовых удобств». Мы говорим теперь об аналогичных характеристиках в пользовании техническими средствами (эргономика), о душевном комфорте или дискомфорте, чувстве комфортности, комфортной среде и т. д. В таком широком смысле под комфортом можно понимать соответствие средств и условий деятельности внутреннему настрою субъекта (о различии оценки с точки зрения комфорта и эстетической оценки речь пойдет в следующем параграфе). Нетрудно представить себе ситуацию, когда прочные и надежные вещи не вызывают чувства комфортности. При этом комфортность не обязательно «тепло и мягко». Для кого-то периодические встряски — условие душевного комфорта («А он, мятежный, ищет бури, / Как будто в бурях есть покой»). С позиций разного душевного настроя для кого-то комфортен «мерседес», а для кого-то — старый велосипед; для одного — модный офис, а для другого — келья; один переживает чувство комфортности как «кайф», другой — как атараксию, а третий — как условия, не мешающие творчеству. Тем не менее любой субъект нуждается в надежной и комфортной среде — разумеется, с точки зрения значимых именно для него условий и средств жизнедеятельности. С позиций развивающейся гармонии эти ценности ориентируют на обладание соответствующей «технологией».

Осуществление С — С общения требует свободного доступа к средствам общения (открытость информации) и свободы самовыражения общающихся субъектов. В разных культурах объем и содержание доступной информации и характер самовыражения весьма различны. В средние века, к примеру, только ученики получали доступ к тайнам мастера, в тоталитарном обществе объем доступной информации строго регламентирован, в капиталистическом обществе прежде всего охраняется коммерческая тайна, жрецы допускали к таинствам культа только посвященных. Самовыражение может приветствоваться прежде всего в определенных сферах (искусстве, науке, межличностном общении) либо вообще считаться излишним или постыдным. Но в любом случае эффективное С — С взаимодействие невозможно без обмена необходимой информацией, а за этим обменом неизбежно стоит самовыражение, исходные интенции субъективности.

В потреблении имеют место С — О — С отношения, что требует соответствующих ценностных ориентации в обеспечении его средств и условий. В потреблении реализуется обладание возможностями и усвоение условий, достойных человека. Понятно, что и здесь характер обладания и представления о том, что именно входит в содержа­ние достойных условий, могут быть совершенно разными. Тем не менее сами ориентации на указанные ценности неистребимы.

Абстрактная критика идеи обладания основывается на отождествлении этой ценности с ее исторически ограниченной формой: стремлением к собственности по максимуму. Более глубокой философской основой отрицания обладания является признание абсолютного примата процесса над устойчивостью. И то и другое ярко проявляется, например, у Э. Фромма: «Природа обладания вытекает из природы частной собственности... Разговоры о неизменном обладании чем-либо связаны с иллюзией постоянства и неразрушимости материи»[119]. Но, чтобы развиваться, подчеркивает Фромм, человек должен отказаться от всех устойчивых привязанностей, «покинуть отца и мать» [ 120] . Зависимость от любой устойчивости делает человека рабом, связанное с ней обладание есть проявление небытия, а модус бытия характеризует лишь непрестанное творческое изменение. «Быть» и «иметь» абсолютно противопоставляются друг другу: «При модусе бытия знание —это не что иное, как глубокая активность мысли, оно никогда не должно становиться поводом для остановки с целью приобрести некую уверенность» [121] . И «Лишь по мере того, как мы начинаем отказываться от обладания, т. е. небытия, а значит, перестаем связывать свою безопасность и чувство идентичности с тем, что мы имеем, и держаться за свое «я» и свою собственность, может возникнуть новый способ существования — бытие»[122].

Но, во-первых, даже частная собственность, если она не становится абсолютной доминантой, вполне оправдана. Куда более прав здесь Л. Толстой: «Собственность, как она теперь, — зло. Собственность сама по себе, как радость на то, что и чем и как я сделал —добро... Не было ложки, а было полено. Я подумал, потрудился и вырезал ложку. Какое же сомнение в том, что она моя, как гнездо этой птицы — ее гнездо, которым она пользуется, когда хочет и как хочет»[ 123] . Во-вторых, обладание явно шире собственности, тем более частной. Обладать — значит иметь возможность реально располагать условиями и средствами деятельности, т. е. иметь их в качестве надежных, комфортных, дающих необходимую информацию и обеспечивающих свободу самовыражения. Совсем другой вопрос, в какой правовой и политической форме это обеспечивается, — его мы сейчас не обсуждаем. Нет нужды абсолютно противопоставлять «быть» и «иметь»: нельзя быть, не имея; нельзя развиваться без всякой устойчивости. Дело в другом: кем и как быть, что и как иметь? И беспочвенное творчество, и обладание, не служащее творческому развитию, будучи оторванными друг от друга, одинаково неприемлемы. Условия и средства, достойные человека, в идеале — это такие условия и средства, обладая которыми, человек реализует свои сущностные возможности: быть организатором развивающейся гармонии в себе и в мире.

Примечания.

102 Выготский Л. С. Воображение и творчество в школьном возрасте. М.. 1930. С. 8.

103 «Законы Кеплера — истина. Но галилеевское: "А все-таки она вертится!" — правда». (Яковлев В. П. Истина и правда // Изв. Северокавказского научн. ц-ра в. шк. Обществ. Науки, 1978, № 1. С. 88.

104 См.: Хайдеггер М. О сущности истины // Разговор на проселочной дороге. М., 1991.

105 Франк С. Л. Непостижимое. Соч. М., 1990. С. 212.

106 Вот яркое описание складывающейся ситуации: «В современной науке по любом;, вопросу существуют десятки точек зрения. Говорят и пишут что угодно, исходя из потребности выделиться и что-нибудь сказать. Какую бы теорию пи выдвинули, можно смело утверждать, что через год будет другая. Отсюда ощущение бессмысленности пауки. Обычно проходят весь спектр возможных взглядов: сахар полезен: бесполезен, яд: опять полезен... Америку открыл Колумб; викинги: арабы; китайцы; а в принципе кто нравится. Познание стало игрой. В это суть постмодернизма как типа культуры. Вопрос Понтия Пилата: "Что есть истина?" — представляется не только трудным, но и неправомерным, принципиально не разрешимым». (Кутырев В. А. О характере философии в эпоху постмодернизма // Мир человека. 2. Н. Новгород, 1997. С. 54.)

107 Фуко М. Забота об истине // Фуко М. Воля к истине. М., 1996. С. 326.

108 Кузанский Н. Соч. Т. 1. М, 1979. С. 53.

109 Хилл Т. Современные теории познания. М.. 1965. С. 257. 168

110 Фромм Э. Психоанализ и религия // Сумерки богов. М., 1989. С. 181.

111 Гегель. Работы разных лет. Т. 2. М„ 1971. С. 539.

112 Шеллинг Цит. Литературные теории немецкого романтизма. Документы под ред. Н. Я. Берковского. Л., 1934. С. 237.

113 Покровский Н. Е. Торо. М., 1983. С. 73.

114 См.: Сагатовский В. Н. Системная деятельность и ее философское осмысление //Системные исследования. Ежегодник. 1980. М., 1981.

115 Акофф Р.. Эмери Ф. О целеустремленных системах. М.. 1974. С. 232

116 Там же.

117 Ожегов С. И. Словарь русского языка. М, 1988. С. 302.

118 БСЭ. Т. 17. 1974. С. 603.

119 Фромм Э. Иметь или быть? М., 1986. С. 103.

120 Фромм Э. Психоанализ и религия // Сумерки богов. М., 1989. С. 197.

121 Фромм Э. Иметь или быть. С. 91.

122 Там же. С. 115.

123 Толстой Л. Спелые колосья. Женева. 1894. С. 157.

НАВЕРХ