Хостинг от uCoz
Главная |
Начало раздела |
Мужчина России: выживающий или вымирающий?
Грубы, нечестны, грязны, нетрезвы,
живут не согласно, постоянно ссорятся,
потому что не уважают, боятся
и подозревают друг друга.
(Чехов А. Мужики)
Всех этих русских мужиков очень трудно остановить.
Их табун на протяжении русской истории сильно одичал.
Табун несется, запах пота, крови, перегара несется.
(Ерофеев В. Мужчины)
Было бы неправильным утверждать, что сложившаяся в истории культуры дихотомия полов поставила мужчину исключительно в выигрышную позицию. Следует вести разговор и об ограничениях, накладываемых традиционной мужской ролью, т.к. «взаимосвязанная природа мужских и женских ролей подразумевает, что изменения в одной из них непременно должны сопровождаться изменениями в другой» [1].
Разрушительная озабоченность современных мужчин во все большей власти, бесконечное стремление «скакать в табуне», machismo («самчество»), а для русских мужчин, «мужичизм», привели к тому, что мы скорее можем говорить об инфляции мужского, о кризисе маскулинности.
Мужчины постоянно сталкиваются с трудностями, которые определены самим содержанием роли. Несмотря на то, что в основе всех научных исследований и идей лежит как норма мужское, однако наука никогда не обращалась к специфическим переживаниям мужчин, не рассматривала мужчину как объект исследования. Мужчины находятся под постоянным нормативным и информационным давлением, которое предписывает им воспроизводить только маскулинные характеристики. Общество поощряет за гендерно - соответствующее поведение и осуждает за отход от него.
Идеология мужественности ( masculinity ideology ) включает в себя три ключевые нормы, соответствие которым детерминирует как уровень удовлетворенности своей судьбой самого мужчины, так и оценку его состоятельности обществом. Хотя требование соответствовать всем трем нормам подразумевает их равнозначность, но мы в первую очередь скажем о норме статуса , которая означает, что мужчина должен стремиться завоевывать статус и уважение других. Данная норма конструируется вокруг богатства, власти, положения в обществе и сверяется по способности мужчины удовлетворять материальные потребности своей семьи. Компенсаторные сценарии возможны за счет «ментальных оснований мужичизма» [2], которые реализуются через девиантные (криминогенную, алкогольную) составляющие в кругу «бригады», «друзей».
Норма твердости предписывает соответствовать образцам умственной, эмоциональной и физической твердости. Она конструируется вокруг физической силы, высокой биологической активности (потенции) и эмоциональной сдержанности. Насилие, в том числе и по отношению к женщине, является компенсаторной мужественностью в случае, если он не способен соответствовать этим требованиям. Сексуальная активность мужчины поощряется, мифологизируется как нечто значительное и необходимое. Однако сексуальность и сексуальная активность выступает как символ власти, как норма статуса и твердости, но не как признак человеческого здоровья в первую очередь. И это является деструктивной связкой, ведущей к тому, что в повседневной практике мужчина воспроизводит образ жизни, далекий от здорового.
Норма антиженственности предписывает избегать так называемых «женских» видов деятельности, поведенческих тактик и стратегий, которые маркируются как женские. Конструирование нормы происходит посредством выделения женского во второсортное, малозначительное и не престижное, исходя из осей оппозиции мужского/женского: норма/отклонение; сила/слабость; доминирование/подчинение. Только мужское «знает надежный способ различения и абсолютный критерий истинности» [3]. Женщина один из важнейших конкурентов. Поэтому женщина должна быть дискредитирована. Женское дискредитируется, противопоставляется мужскому, причем, мужское не описывается, но наличествует как нечто совершенно очевидное, ясное, превосходство которого не требует доказательств.
Мужской страх перед женщиной, порожденный, по мнению Карен Хорни, с одной стороны «завистливой обидой», а с другой, тревогой, провоцирует мужчину на желание держать ее в повиновении. Жизнетворческое могущество женщины способно вызывать не только восхищение, но и зависть. «Минутная причастность мужчины к сотворению новой жизни становится для него сильнейшим стимулом к созданию тоже чего-нибудь нового, еще небывалого. И он создает то, чем мог бы гордиться. Государство, религия, искусство и наука ? в сущности его творения, да и вся наша культура носит отпечаток маскулинности» [4] . И все бы ничего, но сублимированный успех не может полностью компенсировать нечто, чем не одарен от природы, и мужчина отрабатывает свою «завистливую обиду» путем пренебрежительного, агрессивного, уничижительного отношения к женщине, установлением двойной морали.
Русский мужчина как субъект удовольствия деструктивен, нелогичен, нерационален и саморазрушителен. Самые очевидные примеры ? выбор некоторых удовольствий, которым мужчины посвящают время, деньги, силы, ради которых жертвуют отношениями, службой, безопасностью. Вне всякого сомнения, рассматривая атрибуты удовольствия, следует иметь в виду их эффективность с точки зрения сохранения психофизической целостности субъекта. Список удовольствий среднестатистического русского мужчины имеет деструктивную направленность: пассивный отдых, агрессивная активность, алкоголь.
Все, что соприкасается с темой алкоголя, имеет в русской культуре значение в превосходной степени, сопровождается мифами, метафорами, аллегориями, всевозможными символами. Каждый нюанс алкогольной практики, как и безалкогольной, организация «тусовки», опьянение, похмелье, солидарность с пьющими и презрение к непьющим проговаривается в фольклоре, воссоздается средствами массовой культуры (песня, кино, телепрограммы).
Алкогольная традиция охватывает «весь континуум русской культуры», в котором бутылка выступает как некий универсальный символ, все и всех объединяющий и уравнивающий (от царей и политиков, до нищего в метро) ? все пьют и все говорят на алкогольно - сдобренной лексике. В пьяном трепе мужчина имеет возможность расслабить сознание, произвести что-то вроде духовного стриптиза, почувствовать, что он максимально понят и принят. «Пьяный треп ? островок безопасности, куда можно удрать от тяжкого креста цивилизации» [5]. Единственное, что от него для этого требуется, это расслабленно вписаться в ритуал алкогольного дрейфа.
Устойчивые отношения вне бутылки маловероятны, и непьющие вызывают неприязнь и подозрение. Деструктивность этого типа удовольствия усматривается не только в том, что чрезмерная и регулярная алкоголизация ведет к ухудшению психофизиологических параметров личности. Массовая алкоголизация участвует в росте смертности в трудоспособном возрасте от так называемых неестественных причин. Травматизм, техногенные катастрофы, транспортные аварии и пр. часто происходят по причине либо алкогольного опьянения субъектов события, либо на фоне похмельного синдрома, снижающего внимание и скорость реакции на экстремальную ситуацию. Как следствие, продолжительность жизни мужчин в России начиная с середины 90-х годов едва дотягивает до 60 лет. К слову сказать, антиалкогольная кампания 1985 года почти сразу отразилась на статистике смертности и продолжительности жизни мужского населения России в виде положительной динамики (средняя продолжительность жизни мужчин в 1987 году достигла 65 лет). Снижение смертности от несчастных случаев было отмечено уже в первые месяцы после введения ограничений на производство и потребление спиртных напитков.
Показатель сверхсмертности русских мужчин является самым высоким в мире и выступает как фундаментальная структурная особенность возрастного распределения смертности в России в течение последних трех десятилетий. Одним из самых высоких является и такой показатель продолжительности жизни, как разница продолжительности жизни между полами, которая в последние годы составляет 13-15 лет. Современный российский мужчина почти в 30% случаев умирает преждевременно по европейским стандартам. Причем 45% всех преждевременных смертей ? это смерти от несчастных случаев и травм и еще 39% - смерти от болезней кровообращения (Доклад «Кризис смертности в России», подготовленный по заказу Международного общественного движения «Медики мира за долголетие») . Отсутствие культа здорового образа жизни в жизненной практике мужчин, многочисленные перегрузки, некомпенсируемые здоровым отдыхом, а усугубляющиеся деструктивными привычками к алкоголю, табаку, а теперь и наркотикам, делают эту печальную статистику устойчивой в своей негативной динамике.
Порой, кажется, что все поведение мужчины направлено на моделирование страданий, тягот, неразрешимых противоречий. Он как будто стремится в точку экстремума со знаком минус. В этом некая сладость: дойти до этой точки и затем вверх по синусоиде в точку максимума, если повезет, если хватит сил, если будет ради кого, если будет не лень. Но даже, если все эти «если» и не состоятся, все равно погружение в экстремальный минимум придаст жизни вкус, позволит найти источник наслаждения в смаковании своей непонятости, особенности, уникальности. Ведь как у Толстого все семьи несчастливы особенным, уникальным образом, так и мужчина через иррациональность поведения моделирует уникальный сценарий своей судьбы.
Примечания.