Хостинг от uCoz
Главная |
В начало раздела |
В.С. Соловьев: танатос, эго, эрос
Цель настоящего сообщения - помыслить смерть как смыслообразующий символ философии В.С. Соловьева.
Важно заметить, что смерть не является центральной темой размышлений русского философа. Скорее смерть присутствует в его текстах не как предмет рефлексии, а как повод для деяния в индивидуальном и общечеловеческом масштабе. Смерть, и здесь Соловьев повторяет слова апостола Павла, является «последним врагом» [1], без возможной и должной победы над которым жизнь была бы бесплодна. Однако подобное - «косвенное» - обращение к проблематике смерти у Соловьева чрезвычайно существенно, ибо обнажает ряд фундаментальных интенций его мышления. Раскрытие этих оснований возможно при сравнительном анализе концепции русского философа и западной философской традиции.
Уже в античности, у истоков философской рефлексии, сущность философии мыслится как подготовка к смерти, само мышление понимается как умирание, отделение души от тела (Платон). Трактовка смерти как символа мышления получает эксплицитную разработку у Гегеля, согласно которому, смерть является жизнью, рождением духа. Конечно, в гегелевской феноменологии, как науке об опыте сознания, дух есть не смерть, а снятие живого: дух живет как переживающий, но, в сущности, он мертв. В этом смысле западную философию в целом (как классическую, так и неклассическую) можно интерпретировать как бесконечный опыт смерти, переживание которого должно раскрыть человеку его собственную конечность, «в присутствии» которой жизнь становится осознанной, является «жизнью Духа» (Гегель), то есть жизнью собственно человеческой, способной достигнуть своей полноты и завершенности.
Подлинно человеческое существование предстает в западной мысли (от античности до экзистенциализма и постмодернизма) как существующее сознание смерти или как смерть, осознающая себя: человек, будучи конечным по самой своей сущности, только в сознательном принятии факта своей конечности достигает смысла своего существования, который, таким образом, становится неотличим от смысла смерти. Приближаясь к смыслу смерти, человек понимает, что только его конечность является условием его абсолютной свободы, освобождая его не только от имманентного мира, но и от всякой трансцендентности, от бесконечного и вечного бытия, которым был бы Бог, если бы человек не был смертен.
Понимание смерти как конституирующего фактора существования человека и предельного основания его свободы радикально чуждо В.С. Соловьеву. И причина этого не только в приверженности философа идеям христианской теологии о вечной жизни и воскрешении.
Водораздел между западной философской традицией и учением Соловьева гораздо глубже - он уходит в понимание самого сознания.
Перед русским мыслителем не стоит вопрос о соотношении смерти и сознания. Для него эти два феномена имеют кардинально различный онтологический статус. Если сознание относится к бытию идеальному, которое есть сущность абсолютно сущего, идеальная форма всеединства, то смерть принадлежит эмпирическому, материальному миру природы. Если, в свете западной философской традиции, рефлектирующий субъект переживает содержания своего сознания как результат «смерти Духа», то для Соловьева сознание не исчерпывается своими условными и преходящими содержаниями, а содержит элемент безусловный и вечный ? «Я» как форму сознания [2].
Вытекающая из онтологических постулатов «метафизики всеединства» трактовка сознания позволяет подвергнуть сомнению тезис об абсолютности смерти как конца личного существования. И, действительно, Соловьев заявляет: «То, что... смерть есть необходимость «безусловная», для этого нет даже тени разумного основания» [3]. Смерть, с этой точки зрения, теряет характер естественности, становится аномалией, бессмыслицей. Поскольку в «метафизике всеединства» природа имеет идеальное, разумное основание, постольку смерть есть только отрицание идеи, бунт слепой силы против разума. Вслед за Гегелем, Соловьев определяет смерть как процесс дурной бесконечности - вечную смену индивидов и поколений. Однако Гегель оправдывает этот процесс, ибо благодаря ему осуществляется снятие и преодоление непосредственности: «Смерть лишь непосредственной единичной жизненности есть рождение духа» [4]. Гегельянский «Человек» лишь в качестве мыслящего, осознающего свою смерть «есть не смертная, животная душа, а душа чистая, свободная» [5]. Для Соловьева такая интерпретация жизни и смерти абсолютно неприемлема. И здесь необходимо выделить два аспекта.
Во-первых, русский философ делает акцент на смерти физической. Освобожденный в осознании своей конечности от объективной реальности, живой человек не избавлен от необходимости физического страдания и смерти: «Перед этой внешнею действительностью, которая рано или поздно превратит мое божество в блюдо для червей - таких же богов для себя, - перед этой внешней действительностью мое самоутверждение абсолютно бессильно» [6].
Во-вторых, для Соловьева сама захваченность человека своей личной смертью не приближает его к обретению подлинного смысла своего существования. Она есть следствие замкнутости личности на бытии своего эмпирического Я, результат эгоистического самоутверждения, «злого одиночества» и отрыва от Бога и Божественного дела [7].
Именно два указанных обстоятельства конституируют так называемую «эротическую утопию» В.С. Соловьева. Смерть как бессмысленное, неестественное состояние должна быть преодолена. Уже преодоление страха своей конечности и тоски по собственной смерти возможно через переживание бесконечности, безусловности другого - живого, конкретного человека. Подобный уникальный опыт личность получает в половой любви - в своеобразном самоутверждении через самоотрицание. Однако, и Соловьев это подчеркивает, переживание абсолютности другого есть акт иррациональный: «дело истинной любви прежде всего основывается на вере» [8]. Представляется, что любовь, в таком понимании, становится опытом смерти - выходом человека за пределы своего ego, иррациональным скачком в трансцендентность. И через этот опыт, в котором незримо соединены Эрос и Танатос, человек обретает полноту бытия и свободы.
Смысл человеческого существования достигается, таким образом, в любви, как утверждении бесконечности другого, а не в полном (дискурсивном) понимании факта своей конечности. Если западная философия есть «подготовка к смерти», то философию В.С. Соловьева можно назвать «подготовкой к любви». Но западную мысль и философию Соловьева объединяет общая интенция - осмысление условий опыта трансцендирования, выхода человека за границы своего эмпирического Я.
Примечания.