Хостинг от uCoz
Главная |
Начало раздела |
Уваров М.С.
Астана: культурно-антропологические горизонты новой столицы Казахстана
Город, завораживающий концентрацией смыслов и энергией творческих сил, является ключевым объектом для исследователей разных направлений. В современном гуманитарном мышлении популярными становятся не только традиционные культурно- урбанистические , но и антрополого- урбанологические [1] проекты. Смысл последних заключается в подробном изучении специфики городской среды как синтетического, поликультурного пространства человеческого бытия.
В фокусе внимания таких исследований оказывается как предметная деятельность (в контексте оппозиции естественное/искусственное), так и пространства творчества, свободы, подчинения и отчуждения; мистика городской среды и судеб ее созидателей, генерация смыслов и их потребление, символизм и раскодировка символов. Свою исследовательскую задачу мы видим в том, чтобы рассмотреть возможные подходы к анализу метафизических и урбанологических горизонтов новой столицы Казахстана ? Астаны.
В качестве важного методологического условия анализа необходимо обозначить абрис города ? не только как проекции политико-культурной реальности, но и как условия самопознания.
Ю.М. Лотман в одном из своих последних интервью, задаваясь вопросом о том, чем город построенный отличается от чертежа или раскопок, отвечал на это так:
«?тем, что это (город) живой организм. Когда мы стараемся понять его, мы складываем в своем сознании какую-то одну доминирующую структуру ? скажем пушкинский Петербург, Петербург «Медного всадника», Петербург Достоевского или Петербург нашего времени. Мы берем какую-то остановленную временную точку. Но это в принципе неадекватно реальности. Потому что город, даже если он построен по какому-то строго военному и как будто застывшему, установленному плану, как только стал реальностью, он зажил, он все время не равен сам себе. Он меняется в зависимости от того, с какой точки зрения мы смотрим на него» [2] .
Иными словами, смысл анализа проектируется не в плоскости адекватного или, наоборот, неадекватного отражения действительности, а в перспективе того, что исследователь хочет или может увидеть при расшифровке «текста города».
Рождение современного города ? это уже не результат исторических совпадений, когда последний возникает на торговых путях или на пограничных линиях вооруженного противостояния в качестве фортификационного сооружения. Рождение современного города ? это акт политический. В той степени, в какой тотальность политического контекста диктует правила современного общежития.
Любая нетривиальная задача не только в политике, но и в различных сферах искусства, таких, например, как архитектура, в конечном счете, связана с некой идеальной моделью жизнеустройства. Астана ? это проект, нетривиальность которого вызвана к жизни многими условиями. Если опустить политические мотивы переноса столицы Казахстана из зеленой и солнечной Алматы в непрезентабельный, по сути, степной городок с плохой водой, неразвитыми промышленной и культурной инфраструктурами, застывшей на уровне визита Никиты Хрущева в целинный край, то нашу перспективу видения этого города следует определить как удивление.
С одной стороны, нельзя сравнивать реализованный проект Астаны с проектами «городов-садов» (типа Говарда). С другой стороны, Астану также нельзя сравнивать с Петербургом или, если идти вглубь исторического времени, с Римом, что, собственно, делали многие компаративисты при «культурологической приписке» великих городов мира. То есть Астану невозможно легитимировать в рефлексиях прошлых веков. Уникальность этого проекта ? в осознании инаковости настоящего времени . Инаковости, которая заключается в собственной нехватке. Проект Астаны удивительным образом реализует на практике утопическую формулу Маяковского « здесь будет город-сад! ». Настоящее, лишенное субстанционального прошлого, в конечном, итоге лишено возможности быть реальным. Астане с самого начала ее истории не хватает именно времени ? времени как длительности становления, времени как возможности для шлифовки собственных мифов и, конечно, времени как способности к политической легитимации. Такое странное, на первый взгляд, высказывание об Астане:
«наш город насчитывает почти тысячелетнюю историю своего существования. О восьми столетиях начального периода развития города мы имеем очень слабое представление» [3]
на самом деле демонстрирует, насколько мучительным может быть поиск изначального, собственного времени городской истории.
Заметим, что эта проблема возникает почти спонтанно, когда речь заходит об известных и прославленных городах мировой истории. Всегда находятся серьезные исследователи (например, истории Москвы, Петербурга, Казани, Парижа, Лондона и многих других городов), доказывающие гораздо более древнее, чем принято считать, происхождение великих мегаполисов. Историография советского периода рассматривала появление Акмолинской крепости только в контексте колонизации русским царизмом степных пространств. Такая позиция в условиях обретенной независимости однозначно интерпретируется ныне как односторонняя и не обеспечивающая включенность Астаны в историческое время. Отсюда и возможность такой, например, точки зрения:
«в силу разных причин и событий жизнь людей в древности и в средневековье не была хронологически непрерывной и не концентрировалась на одном месте. Тем не менее, люди в районе Астаны селились постоянно и на протяжении многих тысячелетий» [4] ,
подтверждающей многотысячелетнюю и легендарную историю Астаны.
Говоря об индивидуальном урбанологическом (и метафизическом) пространстве Астаны, можно выделить две исследовательские позиции.
Одна из них пытается создать такую субстанциональную канву исторических означающих, которые показывали бы уникальность этого проекта. Обоснованием такой точки зрения служит сопряжение различных концептов и обработка их на материале Астаны. Процитированная выше мысль о многотысячелетней истории города, соответствующая данной позиции, показывает, что автор, скорее всего, движется в скрепах социального мифа о «естественном месторасположении столицы». То есть факт переноса столицы связывается с проявлением политической мудрости, совпадающей с вековой мудростью народа.
Вторая позиция является более осторожной. Здесь не происходит откровенного увлечения мифами, имеющими политический контекст. Собственно, это позиция осторожного наблюдателя, протоколиста своего времени. Она отчасти совпадает с методологическими установками, берущими свое начало от «изумления» Шарля Бодлера, импрессионистского «внутреннего» видения Георга Зиммеля и структуралистских / постструктуралистских способов маргинализации, которые широко представлены в концепциях К. Леви-Стросса, М. Фуко, Ж. Бодрийяра. «Изумление» от почти мгновенного преобразования традиционного степного ландшафта в современный столичный город, действительно выдает экзистенциально-импрессионистическую природу феномена Астаны.
Одна из проблем, возникающих при рассмотрении новой столицы Казахстана, заключается в процессах раскодировки реального исторического наследия и их современной идеологической пролонгации. Анализ конкретного эмпирического материала, связанного со становлением культурного облика Астаны, встречи со скульпторами, архитекторами и чиновниками ответственными за монументальное и символическое пространство новой столицы, позволяют сделать вывод о том, что «чистого» переноса исторических означающих на облик современной Астаны, как правило, не происходит. Дело в том, что современный человек произвольно воспринимает свое символическое наследие, и такой подход активно легитимируется на уровне идеологических интуиций. Отчасти эти изменения восприятия происходят на уровне культурной антропологии. Современный человек ? это абстрактный человек, горожанин, лишенный своего онтологического статуса, оторванный от почвы, земли, тела культуры. Вместо размеренной подлинности, присущей фигуре сельского наблюдателя, осторожно оглядывающего живую ткань своей собственной включенности в историю и природу, мы имеем дело с прагматиком-горожанином, для которого история и природа становятся инертным материалом. Именно на этом фоне разворачиваются властные эстетические спекуляции.
Астана, как и всякая новая столица, по определению обречена на амбивалентный характер своей репрезентирующей функции (город-степь, небоскреб-юрта, горожанин-кочевник и т.д.). Например, так называемый базовый комплекс архетипической кладовой здесь сводится либо к стилизации некрополей (работы Тимура Сулейменова над ландшафтом «Монумента жертвам политических репрессий»), либо к мультипликации визуального ряда из урочища Тамгалы (этот рефрен встречается в работах самых разных скульпторов, начиная от Шота Валиханова и заканчивая Муратом Мансуровым).
Общий интерес к архаической и средневековой культовой скульптуре привел к тому, что Астана стала заполняться менгирами, насыпными и каменными курганами, баобалами и другими символами доисламского периода. Эта своеобразная тенденция реверса прошлого, поиска материальных оснований для концепта национальной и духовной идеи не может не увлечь исследователя. Но в то же время видны следы негибкой интерпретации архаического наследия. Так, символическую функцию ворот города выполняет внушительных размеров пирамида из трех сложенных копий, отчасти напоминающая опору для алтыбакана (народных качелей). Это одно из самых примитивных, как в техническом, так и художественном плане, воплощений идеи начала и границы города. Явный синкретизм символики европейского города (закрытого, отгороженного от номадического пространства степи) и ауры временной кочевой стоянки (пирамида из перекрещенных копий) с большими оговорками может быть легитимирован как действительно имеющий отношение к народному духу.
Вместе с тем, закономерен и следующий вопрос. Каким образом мы можем подойти к оригинальным особенностям проекта Астаны, если современная идеология урбанистики и урбанологии изобилует фактами повторов, больших исторических цитат. Так, Вальтер Беньямин писал о Москве следующее:
«как и любой другой город, Москва создает внутри себя с помощью имен весь мир в миниатюре. Тут есть казино под названием «Альказар», гостиница «Ливерпуль», пансион «Тироль»? [5] .
Существует обширная литература, показывающая, например, каким образом идея исторических цитат, параллелей и ассоциаций реализуется в уникальном петербургском проекте русской культуры [6]. В становящемся облике Астаны эти большие исторические цитаты также существуют. Их воплощение не всегда может быть удачным, тем не менее, обязательные аллюзии ко всему миру, присутствующие в ландшафте города, демонстрируют желание Астаны приобщиться к идее мегаполиса. Так, конная статуя хана Кенесары (скульптор Н. Долбаев, архитектор Ш. Валиханов, май 2001г.) отсылает к барочным конструкциям, а эспланада нового центра ? к классицистским перспективам Парижа. Есть в Астане и свой «сувенирный» мотив ? башня Байтерек. Очевидно, например, что пластмассовая Эйфелева башенка, ручка с набалдашником в виде статуи Свободы ? все эти сувениры есть напоминание о достопримечательностях Большого Города. Башня Байтерек выполняет аналогичную функцию: она и планируемая достопримечательность, и знак-символ, и своеобразная смотровая площадка для обзора всей перспективы строящегося города, и фиксированная точка центра, на которую обращен взгляд.
Астана срочно обзаводится памятниками с большой символической нагрузкой: большому городу ? большие памятники. Такими, собственно, являются памятники «Хану Кене», «Мемориал памяти жертвам политических репрессий», «Защитникам отечества», «Памятник правосудия».
Таким образом, Астана на сегодняшний момент является своеобразным полигоном, на котором происходит сражение различных методолого-урбанологических проектов. Актуализации того, что Ю.М. Лотман и В.Н. Топоров называют «текстом города», предшествует поиск способа видения этого текста. И если в отношении Петербурга вполне логичной является мысль о том, что символы предшествовали самому городу (и это были символы «европейского города»), то в отношении Астаны такой символической однозначности пока никто не может определить. Астана на сегодняшний момент ? это проект алеаторных исканий. Можно лишь предположить, что возникающие полилогизм и поликультурность современной городской среды смогут стать предпосылками создания оригинального «астанинского текста казахской культуры».
Примечания.