Уваров М.С.

Коньяк в пластмассовом стакане

Одним из веяний деконструкции, сказывающимся на нашем восприятии философии Пира, является та реальная и одновременно вполне сюрреалистическая ситуация, в которой оказывается участник современной презентации. Обед заменен обетом фуршета, пир — пирровой победой над тем, что некогда называлось едой и даже яством, философия бутерброда — бутербродом как философией (падает, оказывается не всегда маслом вниз, иногда удается поймать).

Презентация и фуршет — преодоление текста классического Пира и одновременно отказ от трактатного логоцентризма. Все происходит «как бы»: как бы застолье, как бы праздник и как бы пир. Гипертекст фуршета, хотя и пишется, но странным образом мультиплицируется. Фуршет не требует классического этикета, расправы над пищей «по законам социума», логической огранки усилиями классика-тамады. Не важно, что является первопричиной — текст защищенной диссертации, лист подписанного контракта или же тематика внедренного в жизнь проекта. Все явлено на фуршете-презентации в какой-то своеобычной форме: символика и этикетный стиль присутствуют, но в урезанном и усталом виде. Это как в знаменитом мультфильме Гарри Бардина: еда есть, напитки льются и пенятся, а людей вроде бы и нет. Даже не в смысле свободного выпадения персонажей от обжорства и перепоя, но в смысле вполне физическом. Еда творит пир помимо людей, да и самих людей творит тоже, деконструируя их по законам еды. Другой пример подобной деконструкции — из мультфильма по сказке С.Я. Маршака «Кошкин дом». «Вот это стол — на нем сидят, вот это стул — на нем едят» , — произносит, кажется, Козел в ответ на дескрипцию Кошки-хозяйки, определяющей истинное предназначение стола и стула для непосвященных. Как известно, дескрипция оказалась бесполезной, поскольку и стол, и стул были-таки задействованы в варианте козлиного понимания их принадлежности пространству пира. Финалом всему, как мы помним, стал всепоглощающий огнь пожарища…

Физиолого-мистическая власть еды над человеком перенимает ту самую способность «творить по законам красоты», на которой настаивает классик. Получается примерно тот же парадокс, что в известной книге Ивана Ефремова «Лезвие бритвы» — своеобразной библии эстетической «оттепели»: хотим объяснить сущность прекрасного, а сводим все к области физико-физиологических потребностей и устремлений (прекрасно то, что целесообразно в природно-антропоморфном горизонте). Серьезность романа Ефремова в свое время была прията на веру, а сегодня воспринимается как нонсенс: ни огня, мерцающего в сосуде, ни самого сосуда нет. Есть только трактат-лекция о том, как не надо понимать прекрасное.

То же и с презентационно-фуршетной едой. Традиция праздника, вложенная в тусовочный горизонт, превращает праздник в пародию на пир. Это всех устраивает: «по умолчанию» принятые условия игры и не подразумевают наслаждения. Застолья нет: все стоят и ходят, а если и сидят, то в позе вольных стрелков, предчувствующих неизбежное завершения (« и это пройдет », как говаривал Экклезиаст). Еда здесь олицетворяет собой последний отзыв оппонента (партнера, потребителя), одобряющего всю архитектонику только что отзвучавшего основного действа и инсталлирующего последний акт Марлизонского балета (в исполнении Олега Табакова ? Людовика) из советской пародии на «Трех мушкетеров» А. Дюма.

Фуршет-презентация — пространство и время, из которых принято исчезать «по-английски»: вслед за уничтоженными бутербродами почти всегда молча, по очереди, уходят и действующие лица. Поле боя, оставленное бойцами, напоминает апофеоз смерти с картин Верещагина. Бойцы, которые изредка уже не в силах его покинуть — красочное усиление эффекта безмолвия.

Вот он, хронотоп фуршета!

Понятно, что описанное деконструктивное пространство классического пира само по себе выражает завершенное ритуальное действие. А ритуал есть ритуал. Из него опасно выпасть. Следовательно, пусть будут бутерброды, напитки и салаты. Пусть будут искренние поздравления и пусть будет веселье фуршета.

И лишь одно не может вызвать чувства успокоенности: коньяк в пластмассовом стакане .

Это в таком, который гнется и скрипит под рукой, а поставленный на стол, стремится упасть и никогда не подняться. Были времена (« прошли былинные !» – А.С. Пушкин), когда это несоответствие казалось вопиющим: случалось, что бумажно-пластмассовые сосудики начала девяностых не выдерживали ядреного напора крепкого напитка и разрушались под его воздействием. Первым отваливалось донышко, затем на участника фуршета выливалось содержимое. Остатки исчезали под столом. Потом техника стала более совершенной, и коньяк из этого чуда современной индустрии почти никогда не извергается.

Сегодня кажется, что тот разваливающийся стаканчик был более уместен. Он, во всяком случае, протестовал, как умел. Что может быть более несовместимым, чем некий божественный напиток и — производное массовой культуры из треклятого общества потребления — бумажный (пласт- массовый ) стакан фуршетного розлива? Абсолютное искажение существа философии Пира! Где ты, протестный электорат!?

Представим себе Платона и Сократа, пьющих свое вино вперемешку с водой, скажем, из пергаментных сосудов. Отличная идея. Если к тому же на пергаменте начертаны философские письмена.

Однако трудно заставить сегодня диссертанта пить вино из кулечков-страниц собственной диссертации, а директора фирмы из только что подписанного договора (говорят, правда, что такие случаи все же бывают, но это — к Гарри Бардину и С.Я. Маршаку).

Поэтому в качестве симулякра-замещения и появляются бумажные монстры, пустые, фоноцентричные в своем трактатном безмолвии, и вот из них-то и приходится вдохновляться на новые тосты во славу победителя. Тостуемый (впрочем, как и тостующий) пьет до бумажного дна. Так деградируют нравы.

Как хочется простого стекла (не хрусталя даже), согретого твоей рукой и освещенного воспоминаниями об истинном ритуале, будь то граненый стакан из ленинградской рюмочной (как хорошо писали об этом Александр Володин и Борис Марков!), простенький бокал из дегустационного зала советских времен или же крымский стеклянный сосуд, еще вчера наполненный благословенной Массандрой.

Если бы Пушкин при сочинении своей «Вакхической песни» (« наполним стаканы, содвинем их разом… ») мог бы только предположить возможность пластмассово-бумажного безумия, да еще по такому поводу (« … да здравствует разум !»), он вряд ли бы закончил свой шедевр.

Впервые опубликовано: Философские пиры Петербурга. СПб., 2006.